Осуждение – довольно мерзкая штука. Не зря говорят: в чём кого осудишь, в том сам и побудешь. О самопознании и трудностях жизненного выбора пишет журналист и писатель Пётр ДАВЫДОВ.
Думаю, каждый встречал людей, освободившихся от курения или пьянства и призывающих последовать их достойному примеру других. Далеко не всегда их призывы встречают должное внимание и понимание: кто-то слепо верит, что «уж со мной-то такого не случится, что эти «бывшие» тут рассказывают»; кого-то (надо признаться, не всегда безосновательно) смущает некоторая излишняя горячность и категоричность призывающих.
Тут важно не только то, что сказать, но и как донести до слушателя твои мысли, убеждения. «Мне проще было бы «завязать», если бы он не вещал тут передо мной в три горла, а стоял бы себе скромно и помалкивал, – признался один мой приятель. – А то «достал» уже, честное слово. Проповедничек».
Повторяю, это касается чаще всего именно грехов против тела. Не знаю, почему, но призывы избавиться от них почему-то самые горячие, по моим наблюдениям. С грехами другого порядка дела обстоят иначе. Точнее, с примерами и призывами избавления от них. И когда видишь примеры доходчивой, ненавязчивой и, что важно, не осуждающей проповеди, действительно начинаешь задумываться. А то и следовать таким примерам. Кстати, о неосуждении.
Дело было в одном маленьком сербском монастыре, куда мы с друзьями пришли во время наших паломнических странствий. Службы, доброе отношение, знаменитое сербское гостеприимство, чудесная природа – мы быстро перезнакомились с немногочисленной братией и с другими паломниками. Очень любили сидеть в монастырской трапезной, где рассуждали о судьбах мира, шутили, смеялись. Признаюсь, довольно часто откровенно болтали, чесали языками, в общем. Закон железный: много- и празднословие неизбежно влечёт за собой осуждение. Что, разумеется, и последовало. Распекать отступников Запада нам, таким всем из себя духоносным, поднадоело, и мы обрушились на священство, «которое нынче совсем не то, что в былые столетия». Будто мы знаем, как былые столетия выглядели. Не духовное нынче духовенство, одно слово. Тот поп такой-сякой, этот неправильно живёт, а что из себя эти представляют, так вообще страшно – всё в таком роде.
Во время наших пылких рассуждений на плечо одному из нас легла довольно тяжелая рука: «Брат, я понимаю по-русски и прошу вас прекратить ваши речи», – произнес паломник-серб, до этого тихо сидевший в углу. Мы его и заметили не сразу. Дядька и дядька: джинсы, футболка, куртка. Только молчаливый. Но не суровый – улыбается. Надо сказать, мы чувствовали, что зашли в своих речах совсем не в ту степь – «занесло», что называется, – поэтому были благодарны сербу. Оправдываться смысла, да и желания не было: виноваты. Поэтому, стыдясь, тему закрыли. Кто-то и вздохнул с облегчением.
А дядьке, видимо, было что нам рассказать. С графином сока он обошел каждого из нас, налил по чашке, сел на свое место, извинился за вторжение и поведал такую историю.
– Я, как и вы, путешествую по сербским монастырям. Каждый год, как выдаётся время, стараюсь не упустить возможность. Помимо обычной светской работы, я помогаю в нашем приходском храме – чтец. В молодости я хотел стать священником. Да и прихожане, особенно бабушки, уже называли меня будущим батюшкой (какое красивое русское слово) и других перспектив для меня не видели. Как и я сам, конечно. И уж таким я буду священником, что все кругом ахнут, – думал. Не то, что поп из соседнего прихода – он попивает. Не то, что настоятель – проповеди говорить не умеет. Всем покажу – ого-го! И вообще слишком просто и легко эти попы живут: всё-то у них есть, все-то их слушаются, все-то их любят – в общем, я тоже так хочу. Лафа, а не жизнь. Знай себе служи и горя не знай. Так что будущее моё служение рисовалось мне приятным, радостным и не то чтобы сильно скорбным – как с точки зрения духовной, так и материальной.
Единственным, кто был против моего выбора, был мой отец. «Нет тебе моего благословения на этот шаг, – говорит. – И не потому что я неверующий – ты сам знаешь, что в Бога я верю. В один храм ходим. Я просто знаю, что это не твое. Я знаю, как это серьезно – быть настоящим священником. Поверь старику: пока не узнаешь себя, не лезь. Не всем быть космонавтами».
С отцом у меня давно были разногласия, до скандалов доходило. И вот ещё одно подтверждение: старик выжил из ума, ничего не понимает, свои «хотелки» ему важней прекрасного сыновьего будущего. Жена моя вообще терпеть не могла капризного и своевольного старика. А священство, считала она, прекрасная возможность устроить быт, да и вообще жизнь.
Епископ наш обратил внимание на «перспективного молодого человека» и предложил мне («наконец!» – думал я) хиротонию. Правда, с небольшой оговоркой: «Вы подумайте пару месяцев над моим предложением. Поразмышляйте, подходит ли оно вам. Дело серьезное, так что думайте много». Чего там думать! – рукополагал бы сразу, и дело с концом. Но я проявил полагающееся по случаю смирение и стал готовиться к своей хиротонии.
И что вы думаете, братья – за пару месяцев приближения к священству я столкнулся с такими бедами и искушениями, что врагу не пожелаешь. Вдруг оказалось, что не такой уж я кроткий и смиренный – стал поглядывать на прихожан свысока. А за ответы на замечания по поводу своего неполного совершенства, а то и недостоинства, мне до сих пор стыдно. Потом выяснилось, что семейная жизнь не такая уж безоблачная: жена вдруг начала вести себя весьма странно, а затем и вовсе ушла. Начал попивать – та еще подготовка к хиротонии. Это только малая часть тех бед, что на меня обрушились за короткое время. И случайностью это я назвать не могу: Бог, по словам моего отца, дал мне понять, что «космонавт» из меня – никакой. Я представил себе, что это всё случилось бы со мной после рукоположения, и вздрогнул от ужаса: вот это священник…Знаю вашу пословицу, мне русский паломник недавно говорил: «За обычным человеком ходит один бес, а за попом – десять». Слушайте, я это всё на своей шкуре узнал: это правда.
Прибежал я к епископу, дохнул на него перегаром, напугал до невозможности и сквозь слёзы и сопли сообщил: «Нет, владыка. Нельзя мне быть священником. Не пойду. Простите». Я ему благодарен, кстати, за то время, которое он мне дал на раздумья – многое я понял за эти недели и месяцы. Так епископ даже обрадовался! Говорит, хорошо, что вы смогли посмотреть на себя со стороны и увидеть, что жизнь священника – не мёд да малина. Потом когда встречались, уже без нервов, очень поддерживал. Лучше быть хорошим чтецом, врачом, токарем, инженером, чем плохим попом. Сколько терпят наши батюшки, вы себе не представляете. Вы же только немного их искушений коснулись. А насчёт того, что «все их любят и уважают, помогают и ценят» – скажите мне, кого первого вели на казнь совсем недавно? Что у нас в Сербии, что в России во время коммунизма. Над кем больше всего издевались? И продолжают издеваться и убивать – вы в Косово съездите, спросите. Впрочем, не только в Косово – везде настоящему священнику непросто.
Так что, дорогие братья (тут наш собеседник обвел нас взглядом), простите ещё раз за мое вторжение в вашу беседу, но нельзя нам осуждать священников. Мы просто не имеем представления, насколько им тяжело, насколько это страшное служение. Я потом отцу сказал, что космонавтам, наверное, легче. Он меня ни словом не осудил: обнял просто и говорит: «Цени священников – это хорошие ребята».
Больше тема «поповских грехов» в наших разговорах не поднималась. Тут мы себя держали в руках. Спасибо сербу-паломнику. Или «горе-космонавту», как он себя, смеясь, назвал. Да и вообще осуждение – довольно мерзкая штука. Не зря говорят: в чём кого осудишь, в том сам и побудешь. Побывал…