О том, какой видится Эстония сквозь призму времён, об отношении к религии и о том, почему журналистика всегда должна находиться в оппозиции к власти пишет обозреватель "Объектива" Вячеслав ИВАНОВ.
Итак, пошёл тридцать второй год, как мы живём в свободной и независимой Эстонии, восстановившей свой государственный суверенитет 20 августа достопамятного 1991-го.
Очередную годовщину отметили на должном уровне, но без излишеств, которые вообще чужды эстонскому менталитету. Даже прошлогоднюю – юбилейную – дату справили без особой помпы, сдержанно и с достоинством. Правда – видимо, от излишка эмоций (всё-таки круглое число, да и некий след эйфории от только что, к тому моменту, отмеченного столетнего юбилея ещё сохранялся) – возникла спонтанная дискуссия на тему «А такой ли хотели мы в 1991 году видеть будущую Эстонию?».
Слава Богу, на этот раз обошлось без ненужного сотрясения воздуха и пачкания бумаги, поскольку дискуссии на подобные темы не имеют сколько-нибудь осмысленного содержания, а уж того паче – значения. Всё равно каждый остаётся при своём мнении. Как, впрочем, почти во всякой дискуссии…
Каждый видит то, что хочет видеть
Что касается моего отношения к этому сакраментальному вопросу, то могу с чистым сердцем и лёгкой душой сказать: Эстония всегда была, остаётся и – надеюсь! – останется именно такой, какой я хотел её видеть полвека с лишним назад, когда мы с семьёй переезжали сюда; какой я хочу её видеть, и, уверен, такой, какой я хотел бы видеть её и впредь.
Предупреждая возможные подозрения/обвинения в какой бы то ни было ангажированности или в желании подольститься к властям, предлагаю сразу расставить всякие точки над разными буквами.
Я считаю, что журналистика, по определению, должна быть в оппозиции к любой власти. Не обязательно в контрах, но в конструктивной, адекватной оппозиции – всегда. Иначе это уже не журналистика, а пропаганда, в лучшем случае – реклама.
Что вовсе не требует от неё такого же отношения к самому государству и к населяющим его жителям.
В моём далёком – и в пространстве, и теперь уже времени – сибирском далеке Эстония с юности виделась мне неким оазисом, островком свободы и достатка на довольно убогом фоне окружавшей меня Совдепии. Конечно, свою роль в создании такого образа сыграли книги Василия Аксёнова и фильмы периода хрущёвской оттепели, в которых Эстония представала именно такой, как я написал.
Поэтому, когда – по семейным обстоятельствам – мы переехали в Нарву, а позднее в Таллинн, у меня возникло стойкое чувство, что я вытянул свой главный в жизни, счастливый лотерейный билет. Оно не покидает меня по сию пору…
В такие праздничные дни, как 20-е числа августа, поневоле – и даже без каких-то специальных усилий – в памяти всплывают самые яркие эпизоды, так или иначе, прямо или косвенно, тематически связанные с отмечаемой датой или событием.
Первое, что меня больше всего поразило, когда я оказался в Эстонии, это было не Балтийское море – его во всей красе я увидел только через несколько недель после приезда. И не архитектура Старого Таллинна – к ней меня худо-бедно уже подготовили советские фильмы, где эстонская столица выступала в «роли» то Берлина, то Парижа, то Лондона пополам с Нью-Йорком. И даже не нависший над Нарвой шлейф из труб Прибалтийской ГРЭС, напоминающий атомный «гриб». Кстати, когда я позднее показывал этот индустриальный пейзаж, запечатлённый на фотографии, моим японским коллегам, они заметно менялись в лице…
Всё перечисленное, конечно, рано или поздно, в той или иной степени, будоражило моё воображение и либо приводило меня в восхищение, либо возмущало, но всё-таки самое яркое впечатление на меня произвело, как это ни покажется кому-то странным, … обилие церквей в Таллинне.
Я человек отнюдь не религиозный и даже не воцерковлённый, но столько храмов, и самых разных конфессий, а главное – действующих! – не могли оставить равнодушным. И дело даже не в их архитектурных достоинствах или исторической ценности, а просто в самóм их наличии.
Меня тогда поразил тот факт, что в моём родном (в самом прямом значении – как месте, где я родился, но не в эмоциональном смысле – привязанности и духовной значимости) Новосибирске, который к тому времени, на конец 1960-х, уже достиг статуса города-миллионника, была всего одна (!) церквушка, задвинутая на какие-то задворки. По сравнению с ней храм Иоанна Предтечи в таллиннском районе Нымме выглядит как роскошный особняк рядом с избушкой на курьих ножках. Всем своим обликом и внутренним убранством она напоминала нищенку, по ошибке попавшую на партийный карнавал в Доме культуры по случаю годовщины Великого Октября. Ей было точно так же неуютно, и чувствовала она здесь себя точно так же чужой и неуместной…
Тогда как в Таллинне, где, с учётом размещённых здесь тогда воинских частей, проживало чуть больше 400 тысяч человек, мне удалось насчитать двадцать три (!) действующих церкви. Среди них лютеранские (преобладавшие), православные, католические, а также вовсе уж экзотичные для Новосибирска методистские, баптистские (разного «толка») и адвентистские. Не было только синагоги, которую построили позднее, но при еврейском кладбище существовал молельный дом.
Кстати, само словосочетание «еврейское кладбище», произнесённое вами вслух в Новосибирске (не говоря уж про синагогу), вызывало бы в самом лучшем для вас случае снисходительное сочувствие: ну, не в себе человек, несёт какую-то чушь…
…Тому Бог подаёт
Хочу ещё раз подчеркнуть: в данном контексте вопрос о церквях имеет для меня характер не столько религиозный, сколько значимый социально, юридически, психологически и даже (уж извините!) политический.
В маленькой стране (а Эстония даже в унитарном СССР оставалась именно страной – со своими особенностями, своей историей, своей культурой, своими традициями и своим особым укладом жизни), на крохотном по глобальным меркам клочке земли, в немногочисленном населении мирно уживаются самые разные верования, разные языки, разные мировосприятия, разные оценочные критерии. Они уживаются не потому, что так велено – велено было всему советскому народу быть дружной единой семьёй, да так и не сложилось. Они уживаются потому, что умеют находить друг в друге не то, что их разделяет, а именно похожие черты, которые позволяют жить лучше всем.
В Эстонии советского периода был самый высокий уровень и лучшее качество жизни, была самая высокая производительность труда в промышленности и в сельском хозяйстве, самый высокий процент колхозов-миллионеров «на душу населения». Как-то так получилось, что в самóй здешней атмосфере благополучно жил и процветал микроб трудолюбия, царило заложенное на генетическом уровне добросовестное отношение к делу, основательность во всём, а также высокий уровень толерантности.
Недаром же Александр Солженицын, которого с Эстонией связывает очень многое, в том числе и личные отношения с её жителями, в своём романе «Бодался телёнок с дубом» писал: «В „Иване Денисовиче“ я через своего героя выразил, что не знал среди эстонцев худых людей. Выражение, конечно, усиленное, кто-то же из своих помогал вгонять Эстонию в коммунизм и в нём держит, кто-то и в раннем ЧК был, да были и такие эстонцы, кто помогли поражению белых под Ливнами в 1919, чего туда совались? – но тем не менее таково моё лагерное чувство: что ни видал я эстонцев – всё порядочные, честные, смирные…».
А по поводу упомянутой им повести «Один день Ивана Денисовича» есть у Солженицына такая запись: «Её прочли в Эстонии почти все – и окружала меня теперь тут родная атмосфера, сплошная дружественность, какой я никогда не встречал в советском мире, – да слабостью советского духа Эстония и была тогда роднее всего».
Собственно, последними девятью словами и определяется с исчерпывающей точностью привлекательность Эстонии в те времена. И в них же, смею надеяться, содержится залог её успешного развития в будущем. При всех возможных, а точнее даже неизбежных (мы ведь не ангелы) перекосах, ошибках и прочих, «кое-где у нас, порой, кое-кем допускающихся недочётах»…
Так что если правительство будет принимать неверные решения; если депутаты забудут, кто их избрал и кому они должны служить; если нас будут убеждать, что ради свободы мы (но не они!) должны терпеть холод и голод, тогда журналистика обязана говорить об этом во весь голос, называя вещи их настоящими именами.
Но и хорошее тоже надо замечать и о нём говорить. А не развозить диспут «О такой ли Эстонии мы мечтали?».
Мечтать не вредно. Вредно ТОЛЬКО мечтать…